Церковный историк, писатель, профессор Марина Сергеевна Каретникова встретила блокаду одиннадцатилетней девочкой. Она рассказала нашему изданию секрет выживания своей семьи. Оказалось, выживали те, кто делился и помогал.

Расскажите, пожалуйста, о себе в тот период, когда началась блокада, сколько было вам лет, какой была ваша семья и ваши личные воспоминания об этом времени?

Господь провёл через блокаду всю нашу семью от начала и до конца. Получилось так, что нас эвакуировали прямо навстречу немцам. Бомбили, и мы чудом выжили в этой кровавой мясорубке. После этого мы и решили никуда больше не двигаться, будь что будет. Мама, папа и мы, две дочери. К тому времени мне исполнилось 11 лет, я 1930-го года рождения. 
Считаю, что все положительные качества во мне: не жаловаться, уметь выносить любые лишения, общаться с людьми, иметь любовь к людям, - всё это благодаря блокаде. Я, к примеру, до сих пор люблю очереди, в них можно пообщаться. В блокаду, в выходные, давали сухой паёк, целый день уходил на ожидание в очереди, там мы и разговаривали. 
Голод - очень тяжёлое переживание. Идёшь голодный, в тебя стреляют, везде что-то взрывается, и ты на этом фоне живёшь, и к этому привыкаешь. Мы ходили в школу через Неву, постоянно были на грани смерти, и к этому тоже привыкли. В это период папа работал на Ладоге, на дороге жизни, мама - в госпитале медработником. Самая суровая зима была в 41-42 годах. Когда сегодня бываешь на Пискаревском кладбище, то видишь везде могилы 42-го года. В 42 году уже всё, что было, съели, всё выдавали по карточкам. Вот у тебя есть карточка, ты получаешь свой хлеб и часто больше ничего, а иногда и хлеба нет. Как тут выживать? Поэтому люди умирали и умирали. 
Но на фоне всего этого мы испытывали глубокую веру, и в душе благодарили Бога. Мама учила нас искусству выживания, оно заключалось в том, что ты должен был заботиться о своих ближних. Верующие многим помогали, ходили с кипятком и давали его упавшим, и таким образом кого-то спасали. К 43 году более или менее жизнь наладилась, а в 44 году все кинотеатры были открыты, и нам показывали весёлые фильмы, красивые и необыкновенные. За 35 копеек ты мог зайти в любой кинотеатр. Мы шли на фильмы с Лемешевым. 
Каким вы помните Ленинград, какие самые яркие для вас воспоминания?
Мой дом был разбомблен одним из первых. Сейчас это метро Адмиралтейская, угол Гоголя. Мы был внутри, когда упала бомба. У нас была отдельная квартира, но перед войною была мода коммунальных квартир, и нам прорубили стенку, и тогда образовался длиннющий коридор. Вечером 1 октября начался обстрел, и мы вышли в коридор, ведущий на лестницу. Мама взяла приготовленный чемоданчик, а у нас всегда были приготовлены вещи для того или для иного случая, в том числе и для арестов, и мы пошли. Вдруг страшный удар, погас свет, разбились все стекла, последовали вопли, суета и крик: «Бегите, дом на вас рушится!» Бомба упала в парадную, выбегающие вниз по лестнице люди погибли. Они побежали не в том направлении, а мама переждала, и мы спокойно вышли как бы уже в открытую улицу. Нас втянули в бомбоубежище. И что интересно, наша квартира сохранилась, там даже стекла не вылетели. Можно было бы там жить, но нам не дали, потому что у дома образовалась угрожающая трещина, и поэтому мы были лишены жилья.
Мы оказались без дома. Еще четырнадцать лет у нас не было собственного жилья, и мы жили по разным углам и в коммуналках… Это отдельная история. Но вот настала зима 41-го года. Вы видите, какая сейчас у нас зима? А тогда было 30-40 градусов мороза. Стояли трамваи на Невском проспекте, когда там ещё была трамвайная линия, и лежали трупы. Не было, конечно, воды, туалетов. Всё выливалось на улицы. Весной, когда всё начало таять, городу грозила эпидемия, и шатающиеся от голода ленинградцы вышли с лопатами убирать улицы. Мама обвязала руки несколькими полотенцами, но все равно кожа сдиралась до крови. Город был убран. Вот это состояние высокого духа было удивительное. И здесь я вижу несколько духовных закономерностей: запрещено было жаловаться, запрещено унывать. Это по Библии, да? Как там сказано? «Унылый дух сушит кости». Запрещено передавать страшные слухи, запрещено воровать. 
Что делала мама, чтобы мы выжили? После разбомбленного дома мы поселились в комнате в коммунальной квартире. Коммунальная квартира была такая: длинный-длинный коридор, и окна нашей комнаты выходили в стену. Мы этому очень радовались, потому что, значит, стёкла будут целые. Каждое утро мама нас поднимала, чтобы мы шли за водой или соседку навестить. Главное, чтобы мы не лежали, а шли. Кто оставался лежать в постели, тот уже не вставал. Надо было вставать, чтобы жить: хочешь, не хочешь, холодно, сил нет – вставай! Это она делала, чтобы мы выжили. И ещё, чтобы мы выжили, она нас посылала помогать тому, кому было хуже, чем нам. У нас была соседка, старенькая, которая от голода умирала. Мама посылала нас брать хлеб для нее на раздаче. Хлеб, этот кусочек. Хлеб давали точным весом, 200 грамм, поэтому были довесочки. Мама категорически запрещала нам даже думать о том, чтобы съесть этот довесочек. Мы должны были довесок принести соседке. А какой смысл приносить ей: она же умирает, а нам ещё жить надо! Но чтобы выжить, надо было отдать. И мы всегда приносили и получали её благословения, её слезы благодарности. Она потом всё равно умерла. Но долг перед ней был выполнен. Это тоже закон. Хочешь выжить – позаботься о том, кому хуже. Найди, кому хуже, труднее, слабее. Тот, кто пользовался слабостью других, воровал продовольственные карточки, выкрадывал детей, тот умирал. Выживали те, кто делился, помогал. 
Школы находились в бомбоубежищах. Туда провели свет. Чернила замерзали, поэтому мы писали на досочках мелом. Учительница, завёрнутая в несколько платков. Но потом и эта школа кончилась. Мы сидели дома, в тёмной комнате и молчали: родители без работы, впереди – ничего, совершенно никаких надежд… У меня хранится отцовская Библия, в ней истёртые странички, бесконечно листанные. Мы молчали. Вы знаете, когда голоден, нельзя тратить энергию. Больше всего энергии тратится не на то, чтобы одеться, подняться, пойти, а на разговоры. Когда надежды не было никакой, Бог подал Свою помощь. Маме дали работу в госпитале на Островах (на Каменном острове был госпиталь). Это было наше спасение. Мы переехали на Острова и начали там жить. И те же самые закономерности: в госпитале мама днём была культработником, а ночью – медсестрой. Культработник – это человек, который должен был организовать веселье: весёлые песни, весёлые истории, весёлые спектакли, фильмы. Мама приглашала в госпиталь всех артистов, которые оказались в Ленинграде. Преображенскую, комика Волжского. Раненым бойцам показывали только весёлые фильмы. Медсёстры нарумянивали себе щёки, одевали сарафаны, кокошники и танцевали. Запрещалось жаловаться, ныть. Это было преступление. Запрещалось говорить о еде. Голоден – молчи, не жалуйся, не проси ничего!

Город мы не отдадим
Мария Сергеевна, как вы считаете, что по вашему мнению помогло отстоять город?
Бог помог, однозначно. Много размышляют на эту тему, и если исключить, что это чудо, то непонятно почему. Сил на защиту у нас не было, людей не было. Москву защищали, а тут всё снято было. Поэтому совершенно непонятно. Есть мнение, что немцы ждали, пока город свалится сам, называли его городом мёртвых, но у всех была необъяснимая уверенность, что город мы не отдадим. Вот мама у меня хоть и была приезжей, но говорила: «Я не отдам этот город», и бабушка моя, выпускница Смольного института, как говорится, из бывших, тоже была патриоткой. Патриотизм был в крови, в печёнках, во всём. Даже в школе нам говорили: «Вы учитесь, это ваш вклад в победу». Когда я читаю про другие города, такого не было.
Где вы встретили сообщение о том, что блокада снята и как это было?
Мы жили, можно сказать, в обнимку с радиотарелкой, потому что слушали сообщения с фронтов. Ещё у нас была душа города - Ольга Бергольц, её стихи. Радио всё время было включено, поэтому я сама слышала сообщения и о прорыве блокады, и о снятии блокады. Люди на улицах обнимались, плакали, было чувство, что больше в жизни ничего плохого не будет, как будто бы рай пришёл. И было ощущение огромной семьи, мы все побывали в одной мясорубке, мы все пострадали от страшного голода, мы все пережили эти бомбежки, обстрелы. И было чувство великой радости и ощущение светлого будущего. 
Марина Сергеевна, часто мы слышим, как много чудес происходило на войне, и, может быть, вы могли бы вспомнить какие-то истории, яркие эпизоды, участницей которых были вы, либо ваша семья, родные и близкие, настоящее чудо, в полном смысле этого слова?
Да. Я эти истории частично записывала в церкви. Мы получили задание от пресвитера записывать истории тех, кто всю войну, будучи уже членом церкви, был в Ленинграде. Самая распространённая, когда ничего на карточки не давали, и всё уже съедено, и завтра, по сути, ты умрёшь, вдруг раздаётся стук в дверь, приезжает сосед с мешком продовольствия. Он приехал к семье, а дома уже нет, и он отдавал всё своим бывшим друзьям, соседям. Чудес было много. Наша сестричка потеряла продовольственные карточки, что было равносильно смертному приговору, но она решила вернуться, уже и время прошло, и по этой дороге люди ходили, и находит свой кошелёчек лежащий там, где он упал. Как это назвать? Чудом?
Я не знаю, каким образом вся наша семья, мама, папа и мы с сестрой выжили. Я так до сих пор этого и не понимаю. И бомбежку, и этот голод, и обстрелы мы пережили, и живы, и благословлены и в работе, и в учебе, и в семье, дети здоровые. Это всё-всё чудо, потому что мы не должны были выжить. 
«Благо человеку, когда он несёт иго в юности своей». Он от этого ига очень многому научается: ответственности, молчанию, учится не унывать, не падать духом, не жаловаться. 

Беседовал Павел Евтеев