В тот день она была в сером. Ей нравился этот цвет. Он прекрасно сочетался с Петербургским туманом, через который она царственно плыла, едва задевая его воскрилиями своих одежд.

К тому же серый прекрасно подходил под умиротворенное настроение, царившее в её душе с недавнего времени, а точнее, с окончания последней большой войны. Мимо неё проплывали открыточные пейзажи Петербурга — города, который платил ей такую же дань, как и все остальные столицы.
Она смотрела на хмурое небо, отражающееся в Фонтанке, и была почти готова поверить в то, что у Петербурга есть свой шарм. Конечно, он не такой яркий, как город-праздник Могадишо, и не такой экспрессивный, как её любимый Кабул, но в нем было что-то особенное. Наверное.
Она смотрела на петербуржцев, которые, как всегда, спешили по своим бесконечным делам, на шумных туристов, фотографирующих всё и вся, и неспешно шла дальше. Она вообще никогда не спешила и никуда не опаздывала. Спускаясь с Аничкова моста, она прошла сквозь толпу с поистине королевским изяществом. К счастью, а может быть и к сожалению, никто из идущих по Невскому её не заметил. Для обычных людей она была как рябь на тумане. Глядя на смертных, суетящихся внизу, она в который раз задумалась, каково это быть любимым творением, а не допущением Божиим — иметь право на ошибки, чувствовать боль, ощущать время и пространство, очаровываться и разочаровываться, и лишь изредка слышать пульс вечности. Она слышала тысячи споров на эту тему, прочла тысячи книг, но они ни на йоту не приблизили её к пониманию этой тайны. «Видимо, это так и останется закрытым до самого Суда», — подумала она и в этот момент почувствовала на себе чей-то взгляд со стороны Лиговского проспекта.
«А вот это уже интересно, — сказала она про себя, медленно поворачиваясь и одновременно подбирая образ, в котором хотела явить свой лик. — Меня видит тот, на кого я не указываю! Ну, что ж, посмотрим, кто это, пророк или праведник?» Она выпрямилась во весь рост, поправила на себе лицо юной блондинки, грациозно расправила огромные серые крылья и чуть качнула ими в знак приветствия. А потом широко улыбнулась, пристально глядя в глаза. Во всех народах и во все времена это было лучшим тестом из возможных. Праведники всегда узнавали её и, независимо от облика, приветствовали или улыбались в ответ. Некоторые, готовые следовать за ней до самых Врат, даже протягивали руку. Но смертный, на которого она смотрела, точно не был ни пророком, ни праведником. Когда их взгляды встретились, его глаза округлились от ужаса и наполнились мерзким раствором из растерянности и страха. Кожа мгновенно покрылась липким потом и прилипла к рубашке. Он нелепо прижал левую руку к груди и чуть слышно вымолвил: «Господи, помилуй...». «Вроде не дурак, — подумала она, пристально разглядывая его. — Кто же ты такой?» — спросила она саму себя, с любопытством рассматривая его душу, полную страхов и сомнений. А для смертного время остановилось так же, как и для неё. Пешеходы на Невском замерли, шум машин умолк. Единственным звуком, который он слышал, был пульс вечности, от начала наполняющий всё творение. Его сердце бешено колотилось, а очки в чёрной оправе вмиг покрылись лёгкой испариной. Рука судорожно комкала рубаху на груди, а из-под манжета тускло блеснул своими гранями стальной «Ролекс». «Забавная игрушка, — подумала она, — и ведь запросто переживет своего хозяина, если её не разобьют и не потеряют... Интересно, ты не праведник и не пророк, но ты меня видишь. Почему? — спросила она и, чуть наклонив голову, заглянула внутрь. — Поговорить бы с тобою...» Но, когда её взгляд скользнул чуть глубже, она поняла, что разговора не получится. Она видела это зрелище тысячи раз — мутную смесь из надежды, страха и отчаяния. Как и большинство смертных, он был несчастен, жалок и нищ, слеп и наг. Но не безнадёжен. «Теперь понятно, кто ты. Ты писатель...» — промолвила она, глядя на него с грустью и сожалением. Ей было ясно, что разговора не получится, ведь он не мог выдержать её взгляда, не то, чтобы поговорить. А для смертного доли секунды показались часами. Его шея побагровела, а из спазма в горле вырывалось что-то, напоминающее предсмертный хрип. Она улыбнулась на прощание, резко взмахнула крыльями, и, сделавшись невидимой, прошествовала дальше.
А смертный так и остался стоять, прислонившись к стене, в ледяном оцепенении, оглушённый городским шумом, вновь свалившимся на него. Из ступора его выдернул звонок телефона, и бодрый женский голос радостно заверещал: «Алло, дорогой, ты где? Ты как? Ты с кем? Ты когда будешь? С тобой всё в порядке?» Он тяжело вздохнул и выдавил:
— Я только что видел её!
— Кого видел?
— Смерть! У неё серые крылья...

Антон Абрамов

По материалам газеты Вера и общество